Как мы ездили за пенсией Германа
Apr. 28th, 2016 11:18 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
sheol_superkompОтчёт о поездке в город становится традицией. Из нового на этот раз было то, что, во-первых, мы таки реально наконец получили первый раз пенсию (срок которой настал в конце февраля), а во-вторых, мне дали порулить на приличном штреке.
Произошло это так. Мы дружно вывалились из поезда, на ходу дописывая и отправляя письмо, и пока я думал о своём, Тата попыталась пройти с перрона через турникеты станционного павильона. Я, можно сказать, окунулся в ситуацию, когда обнаружилось, что Тата с большим усердием, невзирая на некоторые сомнения, запихала жетон метро в ямку для билета. Когда охранник с той стороны заорал "эй, ты чо, думаешь что делаешь или как?" Тата сориентировалась и стала совать туда же билет, который уже закономерно не прочитывалсяохреневшим прибором. Подбежала дежурная и кончиком своей твёрдой карты попыталась вытащить жетончик, но не тут-то было. Однако, посмотрев билет, она пропустила нас за турникет. Я как можно ласковее сказал: "Таточка, ты не в форме, давай я порулю, я сориентируюсь, вот увидишь, а ты просто со мной погуляй, отдохни". Охранник нам вслед расстроенно кричал "ты… так вы чо, получилось свой жетон-то забрать, а?" Я не мог не оценить профессиональный уровень: сказал нам "вы" – то есть уже углядел, что нас двое! Крикнул ему, что ничего страшного, и мы пошли в город.
Тата жаловалась, что ничего, ни-че-го не соображает, все дела испортит, то и дело норовила застыть на одном месте, отрешённо разглядывая витрины и развалы, как будто рассчитывая высмотреть некий потерянный смысл. Я тянул её и успокаивал, что справлюсь и сам, главное в таком состоянии – не терять вещей и не занимать по рассеянности чужих мест.
Далее я на ходу (надо было сделать в городе три дела и успеть обратно на электричку) тщетно пытался развеселить и утешить Тату, предлагая ей разные вкусняшки, но она только пуще горевала, утыкаясь мне в железную грудь лицом. Про пирожки сказала, что фу, хотела банана, но бананов не было, в супермаркете расстраивалась от избытка выбора и отворачивалась от сладких сырков: этот приторный, а тот дорогой, мол, ты что! – и только когда я купил ей на своё усмотрение большой и несладкий стограммовый прямоугольник, стала хихикать и возмущаться, кто это есть будет, тем более на ходу. Осилив половину, ожидаемым образом заныла "ну вот, наелись мы с тобой незнамо чего, что теперь с нами будет" (аллюзия на эпизод ухаживания Крейста за Яузом) – стало быть, полегчало ей.
Мы повеселились по поводу афиши "Концерт Баста при содействии Татi" – вот и намёк, что пора, кто бы это ни был из бастов, садиться за стихотворные переводы! А вот на баннере "Эксперт" – напоминание, что Шеол должен дописать и выложить давно обещанный пост про Сеула Эксперта. Купили карбонат "Пограничье" – наверное, шинка "Альтерра" уже вся ушла, не нашли на прилавке.
По пути приценились к пододеяльникам, лоточница-бабуля сермяжного вида показала:"хороший, двуспальный, бязь". Тата бязь не одобрила, попросила меня выяснить, нет ли чего попрочнее-потолще. "Потолще? – сочувственно нахмурив брови, переспросила седая продавщица, раздумывая, – вроде есть, тут поблизости низок, стройтовары… толь для крыши." И всё это не дрогнув ни углом губ. Только встретившись с ней глазами, я увидел характерный знакомый – здесь, на З/з, братцы! – огонёк. На ценниках её разложенного товара красовались надписи от руки "это не скатерть, а простыня!","внимание, это скатерть, а не полотенце" и т.п.
Разговаривая с продавцами, поймал себя на том, что говорю в мужском роде, и поспешил перейти на привычное и универсальное "мы".
Дошли до сбербанка, тут Тату опять стало ломать, она расстроилась, что не может сосредоточиться и держать перед глазами все вещи, хотя я со своей стороны отслеживал и сумку с покупками и рюкзак. Мы устроились на мягком диване под табло в ожидании вызова: "Не волнуйся, я контролирую ситуацию." "А если я буду плакать, мне плохо, можно?" "Ннет… нельзя." "Ыыы!" "Нельзя без платка… А вот в кармане упаковка бумажных платков, теперь можно, давай." Но Тата, расслабившись, уже расхотела плакать. Так что мне не удалось понаблюдать за реакциями зала на этот процесс.
Не удалось нам и выяснить, в какой мере я могу воспроизводить татину подпись (а было бы интересно понаблюдать за моторикой) – поскольку оказалось достаточно предьявить карту.
Довольные, повеселевшие, мы с деньгами вышли на улицу: "так, давай теперь скорей купим какой-нибудь гостинец Герману на его денежки!" "давай! – вот аптека, купим глазные капли!" "нуу…" "…и тортик йогуртовый!" "хм, а тогда хватит ли денег?"
Едем в метро, ребёнок около нас играет с планшеткой, где у него существо с большими голубыми глазами – сперва ребёнок ему чистит зубы, потом видимо моет, потом долго одевает, легко-порхая-прикасаясь пальчиками к разным точкам экрана. Думаю – моторика классная, но как же с тактильным разнообразием и объёмным осязанием? Плоский ровный экран – не то же, что кукла, не говоря уже о животном. Как раз напротив задумчивая девушка везёт в длинной сумке длинную вислоухую задумчивую таксу. Я бы даже сказал – меланхоличную. И очень шелковистую, чувствуется даже с противоположного сиденья.
Подумал, что мы, видимо, интриганы из любви к искусству, не остановиться : сперва Тата общалась по пенсионному поводу со всеми инстанциями от лица Германа "здрассте, я ваша бывшая сотрудница Румянцева Ка Ю!...", а теперь, когда мы занялись и татиной пенсией, я не моргнув глазом вместо Таты заявляюсь по месту её бывшей работы.
"Между прочим, предупреждает Тата, я в таком состоянии могу и у них там разреветься, если они начнут чего-нибудь… Не знаю, что ты будешь тогда делать." Но меня это не пугает – просто дам понять, что слеза навернулась от избытка чувств, ведь столько лет, столько воспоминаний…
Красивое здание, шикарный вестибюль, приветливая вахтёрша даёт позвонить по мобильнику в отдел кадров. В лифте зеркало в рост, коридор на этаже пуст, и мне очень интересно на выходе из лифта разглядывать отражение Таты и представлять, какие она мысли вызывает у встречных: пожилая, с растрёпанными волосами, с рюкзаком, в кепке с козырьком и кожаной куртке. Они не знают, кто она, кто она мне, а я знаю, кто они мне – она и Герман. Я смотрю отсюда, из дома, и вижу в зеркале это отражение, которым могу управлять сейчас, как одним из своих тел.
Всё, на мой взгляд, проходит на-ура, завкадрами любезна и дружелюбна, созванивается с главбухом и советуется, как писать заявление, какие выбирать годы для расчёта пенсии. Сообщает мне "А вы знаете, ведь Галина Ивановна всё также работает в бухгалтерии, представляете?" Я озадаченно обращаюсь к Тате: "а что за Галина Ивановна?" "да фиг её помнит! у меня знаешь как с памятью, именами и рожами…" Поднимаю брови, вежливо изумляюсь в ответ даме-завкадрами: "да что вы, всё так же работает, вот это да!"
И тут приходит… Галина Ивановна! Для меня это был в высшей степени интересный момент, братцы. Я буквально почувствовал, как лицо этой старой накрашенной особы встроилось в некоторую рамку-трафарет, выскочившую из недр татиной памяти, и Тата ошеломлённо прошептала мне на ухо "блин, и правда Галина Ивановна… и притом не изменилась!".
Дамы спросили нас, неужели с тех пор так и не работала нигде? Получив подтверждение этому факту, завкадрами вздохнула с некоторым смешанным чувством "ну хорошо вам…", а Галина Ивановна назидательно высказалась, что надо работать на госпредприятиях, тогда и пенсия будет, и уплыла. "Совершенно не изменилась!" – радостно прокомментировал я с чувством полной искренности.
Когда забирали тортик и шли мимо ларька с продажей звукозаписи, на нас буквально обрушиулся бас и музыка, это была классика – "Let My People Go". Мы сошлись во мнении, что это – едва ли не лучшая из возможных пасхальных музык.
Когда мы вошли в вагон поезда, то чуть было не оказались без места. Пока ставили сумки, наше место заняла пожилая тётка, и на наше сообщение, что "мы вот тут только что…" только пожала плечами с некоторым даже сочувствием и махнула – а вон напротив скажите, чтобы он убрал с сиденья! "Он напротив" приоткрыл довольно жуткие глаза и мотнув головой прошепелявил "отвали, слышь, по-хорошему". Я было озадачился – что же теперь будет, а ну как Тата… Но тут же оказалось, что места ещё естьпросто спрятались, и мы устроились у окна на двух сиденьях сразу. Созвонились в очередной раз с Базой с Германом – и поехали домой!
Герман встретил нас с двуручной тачкойгрузить деньгу, и я передал вахту.
Произошло это так. Мы дружно вывалились из поезда, на ходу дописывая и отправляя письмо, и пока я думал о своём, Тата попыталась пройти с перрона через турникеты станционного павильона. Я, можно сказать, окунулся в ситуацию, когда обнаружилось, что Тата с большим усердием, невзирая на некоторые сомнения, запихала жетон метро в ямку для билета. Когда охранник с той стороны заорал "эй, ты чо, думаешь что делаешь или как?" Тата сориентировалась и стала совать туда же билет, который уже закономерно не прочитывался
Тата жаловалась, что ничего, ни-че-го не соображает, все дела испортит, то и дело норовила застыть на одном месте, отрешённо разглядывая витрины и развалы, как будто рассчитывая высмотреть некий потерянный смысл. Я тянул её и успокаивал, что справлюсь и сам, главное в таком состоянии – не терять вещей и не занимать по рассеянности чужих мест.
Далее я на ходу (надо было сделать в городе три дела и успеть обратно на электричку) тщетно пытался развеселить и утешить Тату, предлагая ей разные вкусняшки, но она только пуще горевала, утыкаясь мне в железную грудь лицом. Про пирожки сказала, что фу, хотела банана, но бананов не было, в супермаркете расстраивалась от избытка выбора и отворачивалась от сладких сырков: этот приторный, а тот дорогой, мол, ты что! – и только когда я купил ей на своё усмотрение большой и несладкий стограммовый прямоугольник, стала хихикать и возмущаться, кто это есть будет, тем более на ходу. Осилив половину, ожидаемым образом заныла "ну вот, наелись мы с тобой незнамо чего, что теперь с нами будет" (аллюзия на эпизод ухаживания Крейста за Яузом) – стало быть, полегчало ей.
Мы повеселились по поводу афиши "Концерт Баста при содействии Татi" – вот и намёк, что пора, кто бы это ни был из бастов, садиться за стихотворные переводы! А вот на баннере "Эксперт" – напоминание, что Шеол должен дописать и выложить давно обещанный пост про Сеула Эксперта. Купили карбонат "Пограничье" – наверное, шинка "Альтерра" уже вся ушла, не нашли на прилавке.
По пути приценились к пододеяльникам, лоточница-бабуля сермяжного вида показала:"хороший, двуспальный, бязь". Тата бязь не одобрила, попросила меня выяснить, нет ли чего попрочнее-потолще. "Потолще? – сочувственно нахмурив брови, переспросила седая продавщица, раздумывая, – вроде есть, тут поблизости низок, стройтовары… толь для крыши." И всё это не дрогнув ни углом губ. Только встретившись с ней глазами, я увидел характерный знакомый – здесь, на З/з, братцы! – огонёк. На ценниках её разложенного товара красовались надписи от руки "это не скатерть, а простыня!","внимание, это скатерть, а не полотенце" и т.п.
Разговаривая с продавцами, поймал себя на том, что говорю в мужском роде, и поспешил перейти на привычное и универсальное "мы".
Дошли до сбербанка, тут Тату опять стало ломать, она расстроилась, что не может сосредоточиться и держать перед глазами все вещи, хотя я со своей стороны отслеживал и сумку с покупками и рюкзак. Мы устроились на мягком диване под табло в ожидании вызова: "Не волнуйся, я контролирую ситуацию." "А если я буду плакать, мне плохо, можно?" "Ннет… нельзя." "Ыыы!" "Нельзя без платка… А вот в кармане упаковка бумажных платков, теперь можно, давай." Но Тата, расслабившись, уже расхотела плакать. Так что мне не удалось понаблюдать за реакциями зала на этот процесс.
Не удалось нам и выяснить, в какой мере я могу воспроизводить татину подпись (а было бы интересно понаблюдать за моторикой) – поскольку оказалось достаточно предьявить карту.
Довольные, повеселевшие, мы с деньгами вышли на улицу: "так, давай теперь скорей купим какой-нибудь гостинец Герману на его денежки!" "давай! – вот аптека, купим глазные капли!" "нуу…" "…и тортик йогуртовый!" "хм, а тогда хватит ли денег?"
Едем в метро, ребёнок около нас играет с планшеткой, где у него существо с большими голубыми глазами – сперва ребёнок ему чистит зубы, потом видимо моет, потом долго одевает, легко-порхая-прикасаясь пальчиками к разным точкам экрана. Думаю – моторика классная, но как же с тактильным разнообразием и объёмным осязанием? Плоский ровный экран – не то же, что кукла, не говоря уже о животном. Как раз напротив задумчивая девушка везёт в длинной сумке длинную вислоухую задумчивую таксу. Я бы даже сказал – меланхоличную. И очень шелковистую, чувствуется даже с противоположного сиденья.
Подумал, что мы, видимо, интриганы из любви к искусству, не остановиться : сперва Тата общалась по пенсионному поводу со всеми инстанциями от лица Германа "здрассте, я ваша бывшая сотрудница Румянцева Ка Ю!...", а теперь, когда мы занялись и татиной пенсией, я не моргнув глазом вместо Таты заявляюсь по месту её бывшей работы.
"Между прочим, предупреждает Тата, я в таком состоянии могу и у них там разреветься, если они начнут чего-нибудь… Не знаю, что ты будешь тогда делать." Но меня это не пугает – просто дам понять, что слеза навернулась от избытка чувств, ведь столько лет, столько воспоминаний…
Красивое здание, шикарный вестибюль, приветливая вахтёрша даёт позвонить по мобильнику в отдел кадров. В лифте зеркало в рост, коридор на этаже пуст, и мне очень интересно на выходе из лифта разглядывать отражение Таты и представлять, какие она мысли вызывает у встречных: пожилая, с растрёпанными волосами, с рюкзаком, в кепке с козырьком и кожаной куртке. Они не знают, кто она, кто она мне, а я знаю, кто они мне – она и Герман. Я смотрю отсюда, из дома, и вижу в зеркале это отражение, которым могу управлять сейчас, как одним из своих тел.
Всё, на мой взгляд, проходит на-ура, завкадрами любезна и дружелюбна, созванивается с главбухом и советуется, как писать заявление, какие выбирать годы для расчёта пенсии. Сообщает мне "А вы знаете, ведь Галина Ивановна всё также работает в бухгалтерии, представляете?" Я озадаченно обращаюсь к Тате: "а что за Галина Ивановна?" "да фиг её помнит! у меня знаешь как с памятью, именами и рожами…" Поднимаю брови, вежливо изумляюсь в ответ даме-завкадрами: "да что вы, всё так же работает, вот это да!"
И тут приходит… Галина Ивановна! Для меня это был в высшей степени интересный момент, братцы. Я буквально почувствовал, как лицо этой старой накрашенной особы встроилось в некоторую рамку-трафарет, выскочившую из недр татиной памяти, и Тата ошеломлённо прошептала мне на ухо "блин, и правда Галина Ивановна… и притом не изменилась!".
Дамы спросили нас, неужели с тех пор так и не работала нигде? Получив подтверждение этому факту, завкадрами вздохнула с некоторым смешанным чувством "ну хорошо вам…", а Галина Ивановна назидательно высказалась, что надо работать на госпредприятиях, тогда и пенсия будет, и уплыла. "Совершенно не изменилась!" – радостно прокомментировал я с чувством полной искренности.
Когда забирали тортик и шли мимо ларька с продажей звукозаписи, на нас буквально обрушиулся бас и музыка, это была классика – "Let My People Go". Мы сошлись во мнении, что это – едва ли не лучшая из возможных пасхальных музык.
Когда мы вошли в вагон поезда, то чуть было не оказались без места. Пока ставили сумки, наше место заняла пожилая тётка, и на наше сообщение, что "мы вот тут только что…" только пожала плечами с некоторым даже сочувствием и махнула – а вон напротив скажите, чтобы он убрал с сиденья! "Он напротив" приоткрыл довольно жуткие глаза и мотнув головой прошепелявил "отвали, слышь, по-хорошему". Я было озадачился – что же теперь будет, а ну как Тата… Но тут же оказалось, что места ещё есть
Герман встретил нас с двуручной тачкой